Ночь пришла в Избушку как обычно:
с легким скрипом, парой вздохов пола и тем странным чувством, что дом опять решил что-то скрыть.
Все разбрелись:
Корти — в свою комнату,
Кицаца — допивать чай,
Тузик — куда-то «временно, но надолго»,
Гуси — обсуждать фэншуй при лунном свете.
И только Кошак не спал.
Потому что ночь — это его время.
Идеальное, тихое, гладкое.
Без обязательств, но с любопытством.
Он прошёл по дому своим королевским шагом
(который на самом деле звучал как «тыч-тыч-тыч»),
остановился у двери — и задумался.
Клим стоял на своём посту.
Неподвижный.
С видом «я декоративный, но я слежу за всем».
Кошак сузил глаза.
— Ну привет, новый… — сказал он тихо.
— Чё, сторожишь?
Клим не ответил.
Но лёгкое ощущение «я бы ответил, если бы хотел» повисло в воздухе.
Кошак обошёл его кругом.
— Устойчивый… хм…
— Нос нормальный…
— Шапка… ну шапка как шапка…
— А что у тебя с глазами? Почему они как будто знают, что я сегодня ел чужую колбасу?
Клим стоял.
Тихий.
Вежливый.
Слегка вызывающий.
Кошак посмотрел на него ещё раз — с той особенностью ночного света, из-за которой всё кажется либо волшебным, либо подозрительным.
И тут позади раздался скрип.
Очень тихий, очень мягкий — как будто кто-то пошевелил тканью.
Кошак мгновенно замер.
Усы расправились.
Спина выгнулась сама собой.
Он медленно повернулся.
Аграфена сидела на диване.
Там же.
Но… по-другому.
Косички лежали иначе.
Шапка смотрела в сторону двери.
А маленькая сковородка в кармане чуть-чуть блестела, словно её недавно трогали.
Кошак вдохнул так резко, что сам испугался.
— Ага… ага… понятно… — прошептал он.
— Значит, вы из этих, да?
— Тканевые, но живые.
— Мягкие, но опасные.
— Ясно. Понял. Уважение.
Он обошёл диван на расстоянии, как будто Аграфена могла в любой момент сказать:
«а ну иди сюда, поговорим за жизнь».
Но Аграфена сидела спокойно.
Очень спокойно.
Слишком спокойно.
Кошак прищурился:
— Только попробуйте ночью встать… я вам устрою… я вам… я…
Он замолчал.
Потому что показалось:
у Климовой шапки тоже изменился угол наклона.
Не сильно.
Но достаточно.
Кошак сделал шаг назад.
Потом ещё один.
Потом — быстро, но с достоинством — ушёл на кухню.
Там он забрался на стол, улёгся в круглое пятно лунного света и пробормотал:
— Ладно. Сами тут живите. Я не вмешиваюсь.
— Но если кто-то ко мне ночью подойдёт…
— Пи… пи-пи… пиздец вам всем.
Избушка тихо шуршала в ответ.
Как будто смеялась.
Тихо, нежно, по-своему.
А гномы сидели на своих местах.
Неподвижные.
Спокойные.
С лицами «мы вообще ни при чём».
И только луна знала, что ночью
никто из них не был совсем-таки неподвижным.
